Симфония гудков

...А вы ноктюрн
сыграть смогли бы
на флейте водосточных
труб...
Маяковский

В объявлении «Музыкального современника» список авторов, сотрудничавших в журнале, открывает Арсений Авраамов. В числе многих интересных людей с фамилиями знакомыми нам ранее, оказавшихся по той или иной причине в первые дни становления советской власти в Баку, был и Авраамов. Те из них, кто связал свою судьбу с Октябрьской революцией, или те, которые, как тогда говорили, «сочувствовал ей», не обходили исторический бакинский «Рабочий клуб», помещавшийся в центре города на ныне Коммунистической улице. Здание «Рабочего клуба» всё больше заполнялось молодёжью, превратившись в «Дом красной молодёжи». Арсению был по душе бурлящий молодёжью ДКМ, и он стал частым его посетителем. Там в конце 22-го или в начале 23-го года мы познакомились с немолодым уже Авраамовым. 

Он был из донских казаков, и это сказывалось на его говоре, на его внешности: на том, как он заправлял в сапоги брюки с напуском, и как поверх косоворотки носил кожаный ремень ниже живота. Лицом он был как бы скопирован с классического загорелого и конопатого фавна с прищуром глаз, с постоянной саркастической улыбкой, разве только что в его длинных и путаных рыжих волосах не обнаруживались козьи рога. И в его поведении можно было обнаружить черты вакхические, но они перекрывались неудержимыми романтическими устремлениями бытового и творческого характера. 

Про себя он рассказывал анекдоты, за достоверность которых поручиться было трудно, но похожего на правду в них было много. Арсений рассказывал, что якобы сразу после Октябрьского переворота он вступил в партию. Вероятно, по какой-то командировке поехал в дагестанский аул с намерением записывать народную музыку. На месте пытался наладить политические беседы, но они ему явно не удавались — никак не собиралась аудитория. Один из стариков ему сказал, что причина неудач в том, что он не мусульманин. Тогда Арсений, якобы «жертвенно», принял мусульманство. Его исключили из партии. И, несмотря на это, он вне общественной атмосферы не представлял себе своей деятельности. Призванием его была теория музыки и поиски новых путей её дальнейшего развития.

Он всегда что-то писал, «открывал», «перестраивал» и, судя по отношению к нему музыкантов и музыковедов, всё это не было лишено значения и знания предмета. При каждой встрече Арсений сообщал о своих вчерашних или сегодняшних «новых ходах» и, как мне вспоминается, они не ограничивались областью музыки, но вторгались и в фонетику многих языков в поисках «менделеевой» таблицы звуковых взаимосвязей. Авраамов был одним из тех типичных представителей творческой интеллигенции 20-х годов, умы которых занимала тема революционного новаторства.

Мне хочется в память истории тех лет записью сохранить одну его «придумку». Предстояло отметить празднованием 6-ю годовщину Октябрьской революции. Бакинские творческие силы принимали активное участие в подготовке торжеств. Особенно интересовал всех какой-то необычайный замысел Арсения. Он сообщил свой план организации, занимавшейся подготовкой праздничных дней и, очевидно, увлёк грандиозностью и необычайностью своего предложения. 

Ему были предоставлены все возможности в виде специального мандата и пропуска на все стоящие в порту суда, большие и маленькие. Он обходил или объезжал их и записывал гудки каждого из них. Когда эта работа была завершена и были отобраны нужные по звучанию гудки, он засел за составление необычайной партитуры «гудковой симфонии», как он тогда её называл. Я не видел, к сожалению, этой партитуры, но представляю себе, что она имела какой-то особенный вид и должна была, очевидно, состоять из названий судов и обозначений сигналов. Сигнализация предусматривалась обычными морскими флагами, но их значение было очевидно другое, чем всегда, — специально обусловленное.

Эта партитура предполагала большую параллельную организационную работу по расстановке судов на рейде и инструктажу выделенных на них специальных людей по соответствующей информации.

Наступил торжественный день, Не помню точно, как было приурочено осуществление замысла Арсения — до демонстрации или после неё. Помню лишь южный солнечный день, бакинский бульвар, гуляющую публику и толпу, собравшуюся у деревянной вышки, построенной у прибрежной каменной ограды. Наверху на площадке вышки было оборудовано нечто вроде дирижёрского пульта. Внизу у вышки взволнованно ходил взад и вперёд рыжий Арсений в чистой синей глаженой косоворотке и в обычных его брюках, заправленных в сапоги. Под мышкой у него торчали свёрток бумаги и цветные морские флажки.

Мне не запомнился сигнал, по которому Арсений поднялся вверх, запомнилась его чуть сутулая, немного кривоногая фигура, волосы, развевающиеся по ветру, вдохновенно поднятое лицо и широко расставленные руки с флажками.

Руки его задвигались в разных направлениях, раздались один за другим распланированные по партитуре пароходные гудки, в которых ухо, не привыкшее к подобному музыкальному ансамблю, всё же различало сочетание звуков знакомой мелодии «Интернационала». 

Много лет прошло со времени этого необычайного «музыкального» события. И я спрашиваю себя о том впечатлении, которое у меня сохранилось о нём. Я всё более отчётливо останавливаюсь на том, что сам незабываемый замысел произвёл на меня большее впечатление, чем его исполнение. 

Многим замечательным людям того времени хотелось думать большими масштабами, шагать в неизведанное «новое».